Типичная ситуация. — Пусть подавятся, — сквозь зубы произнесла она. — Но я эту войну выиграю.
В это время Андрей старался навести порядок в доме.
Впервые за много лет он сам вымыл посуду, вынес мусор и даже случайно постирал вещи — смешав белое с красным.
В итоге в гардеробе появился нежно-розовый оттенок.
Оксана промолчала.
Ей уже было всё равно, кто и как занимается стиркой. — Я не хочу потерять тебя, — тихо признался он однажды ночью, когда она сидела с ноутбуком и просматривала проекты. — Поздно.
Ты уже утратила что-то важное.
Моё доверие. — Но я ведь рядом с тобой… — Ты рядом, когда тебе удобно.
А когда твоя мама с чемоданами — ты прячешься в кустах.
Или на кухне.
Он не стал отвечать.
Просто ушёл спать.
Кульминация случилась внезапно.
В субботу утром в девять раздался звонок в дверь.
Оксана открыла — и увидела Нину Сергеевну.
В костюме.
С макияжем.
В сопровождении адвоката. — Мы пришли обсудить имущество, — заявила свекровь, будто речь шла о разделе шкафов на даче, а не о вторжении в чужую собственность. — Вы точно не перепутали адрес?
Здесь нет никакого имущества.
Здесь мой дом.
Купленный на МОИ деньги.
Без вашей фамилии в документах. — Ты забываешь, что мы семья! — повысила голос Ирина, появившаяся сзади. — У нас общие дети, традиции, корни! — А ещё есть уголовный кодекс и понятие «нарушение частной собственности», — резко ответила Оксана, нажимая кнопку на пульте охраны.
Через семь минут подъехала полиция.
Нина Сергеевна кричала, Ирина снимала всё на телефон, адвокат хлопал папкой и что-то бормотал себе под нос.
Оксана опиралась на спинку скамейки у калитки.
Её трясло.
Не от страха.
От усталости.
От тошноты.
От того, что человек, которого она когда-то уважала, сегодня пытался отнять у неё не просто дом — а право на собственную жизнь. — Вы в своём уме? — спросил один из полицейских. — Это частная территория.
Уходите, иначе придётся оформить протокол. — Мой сын здесь живёт! — закричала Нина Сергеевна. — Он имеет на это право! — Его имя в ЕГРН.
Её деньги.
А сын ваш — всего лишь муж.
Это не даёт права привозить сюда всю свиту. — Да пошли вы все! — выкрикнула Ирина, схватив мать за руку. — Пошли, мам, тут одна сектантка.
Вечером того же дня Оксана сидела на полу в гостиной, пила крепкий чай и смотрела в окно.
Андрей молчал, сидя напротив.
— Завтра я подаю на развод, — сказала она.
Он резко поднял голову. — Что? — Я устала быть опекуном слабого человека.
Мне нужен партнёр, а не тот, кто постоянно «не знал» и «не вмешивался».
Ты сам не живёшь — и другим не даёшь. — Оля, но… — Не надо.
Не унижайся.
Мы прожили вместе несколько лет.
И всё это время ты жил с мамой в голове.
Не со мной.
Я хочу быть одна.
Хотя бы в своём доме.
И хотя бы без чужих чемоданов.
Он встал.
Помедлил.
Подошёл.
Попытался взять её за руку — она отдёрнула. — Собирай вещи к утру.
Без сцен.
Я не выгоняю.
Я отпускаю.
Через неделю он съехал.
Арендовал квартиру в городе.
Позже звонил.
Писал.
Извинялся.
Но было поздно.
Потому что в какой-то момент женщина осознаёт: хуже одиночества — лишь жить в стае, где ты — добыча.
Весной, спустя полгода, Оксана поставила в доме новое кресло.
Солнечное, жёлтое, как лимонный сорбет.
И с тех пор никто не входил без звонка.
И никто не называл этот дом «семейным».
Он принадлежал только ей.
И это было лучше любого брака.
Конец.