По документам, по квитанциям и в реальной жизни.
Он повесил трубку.
Два дня спустя ситуация ухудшилась.
Нина Петровна перешла в контрнаступление.
Она стала выбрасывать Танину еду из холодильника («Я проверила сроки — опасно»), переставила её обувь («Чтобы не загромождать прихожую»), и однажды, прямо при Владимире, сказала: — Некоторые женщины приходят в дом и думают, что теперь всё здесь принадлежит им.
Но квартира — это ещё не вся жизнь.
Её можно потерять.
Владимир промолчал.
И это было сильнее любого крика. — Ты не замечаешь, что она меня выдавливает? — спросила Таня вечером. — Или тебе удобно находиться между двумя женщинами, которые тебя любят и пытаются тянуть на свою сторону? — Я вообще не понимаю, чего ты хочешь.
То просишь, чтобы все ушли, то жалуешься на одиночество.
Мы просто стремились помочь.
Создать тебе уют. — Уют?
Вы поставили кресло твоего отца в спальню.
Оно пахнет пивом и хлоркой.
Это не уют.
Это тюремная камера с бабушкиной обивкой.
Он ушёл на ночь.
Сказал, что «переночует у отца, чтобы все успокоились».
Но Таня поняла — охладел он сам.
Только не к ситуации.
К ней.
На следующий день она обратилась к нотариусу. — Здравствуйте, мне нужно оформить документы на аренду жилья.
Временную.
Родственники мужа живут у меня, но я их не регистрировала.
Хочу сделать всё официально.
Пусть платят или съезжают. — Это ваша квартира? — Да.
До брака.
Куплена на мои деньги. — Тогда вы вправе поступать по своему усмотрению.
Сделаем всё за три дня.
Таня впервые за многие месяцы почувствовала вкус свободы.
И тогда она решила устроить финальный ужин. — Я решила, что надо поговорить, — сказала она, ставя на стол бутылку вина и два блюда. — По-человечески.
Без криков. — А почему без меня? — удивилась свекровь, появляясь в дверях. — Потому что вы меня не слышите.
А Владимир — возможно, ещё может.
Нина Петровна фыркнула, но ушла.
Владимир молча налил себе вина. — Я не враг твоей семьи, — начала Таня. — Просто устала.
Это не была жизнь в семье.
Это был квест на выживание.
Я хочу быть замужем, а не измученной. — А я хочу жену, которая поддерживает, а не командует. — Тогда ищи такую.
Но не в моей квартире.
Он вздохнул. — Знаешь, Таня… Всё это время я думал, что ты нас приняла.
А на самом деле ты просто терпела.
До первого срыва. — Неправда.
Я надеялась.
Что у тебя хватит сил быть рядом со мной.
А не прятаться за маму.
Он ушёл в ночь.
Уже без слов «переночую».
Утром Таня обнаружила записку.
Таня.
Мы уехали.
Спасибо за всё.
Прощай.
Подписи не было.
Но она знала — написал Владимир.
На кухне было пусто.
Даже шоколадная паста исчезла.
И впервые за долгое время — воцарилась тишина.
Очень глубокая тишина.
Прошло две недели.
Квартира наполнялась свободой.
На кухне вновь пахло кофе, а не «утренней кашей с сердцем».
Зеркала сверкали.
Зубная щётка — ровно одна.
Ни чужих кружек, ни шапок с помпонами, ни носков, которые почему-то появлялись в её бельевом шкафу.
Таня возвращалась с работы поздно.
Она не боялась идти домой — теперь это действительно был дом, а не временное пристанище для родственников с детскими претензиями.
Владимир не звонил.
Не писал.
Нина Петровна — тем более.
Даже Дима с его «Ну чо, не серчай, мы ж свояки» — замолчал.
Похоже, стратегия «пусть сама придёт» провалилась, когда стало ясно, что никто не собирается ползти.
Таня однажды задумалась, скучает ли она.
Ответ пришёл мгновенно: Нет.
Она тосковала по той иллюзии, что семья — это когда тебя принимают.
Поддерживают.
Но если семья — это «терпи, потому что так надо», то с этим она покончила.
Навсегда.
Вечером зазвонил домофон.
Она взглянула на экран: «Неизвестный». — Кто? — Это Владимир.
Таня сквозь зубы выдохнула. — И зачем ты пришёл? — Поговорить. — В WhatsApp не получается? — Там не видно глаз.
А у меня, между прочим, красивые.