Или потому, что впервые за долгое время кто-то постучался в его замкнутый мир. С тех пор он начал прислушиваться к её шагам за стеной — лёгким, немного поспешным. Порой даже приоткрывал дверь заранее, словно надеясь, что она снова появится с чем-то простым, но неожиданно значимым.
Спустя две недели он стал ощущать запах. Не резкий, но такой, от которого хочется распахнуть окна даже в зимнюю стужу. Он стучал к ней. Нажимал на звонок. В ответ — тишина. В конце концов вызвал участкового. Приехали, вскрыли дверь. Она лежала в коридоре. Похоже, оступилась — пакет выпал из рук, прорвался, яблоки рассыпались по полу. И она упала.
— Сердечный приступ… или инсульт, — произнёс врач.
Квартиру опечатали. Дмитрий потом долго вспоминал тот запах. Это был не запах смерти — скорее одиночества. Запах затхлой пыли и воздуха, который больше никто не вдохнёт. Всё было разложено по местам: вещи аккуратно сложены на полках, книги подписаны тонким почерком; на подоконнике стояли увядшие кактусы — у каждого своё имя, будто у них были характеры и роли в её безмолвной пьесе одиночества. Оказалось, её никто не искал: ни родных, ни знакомых не нашлось. Только он один подал заявление в коммунальную службу — единственный человек во всём Борисполе, кому оказалось небезразлично.
Минуло три месяца. Он просыпался среди ночи от мыслей без формы и словесного выражения. Они приходили как обрывки снов — без начала и завершения, оставляя после себя тревожное ощущение пустоты.
Садился на табурет у окна, курил и смотрел вниз…