У Ориси перехватило дыхание. За всё время их знакомства Лариса ни разу не звонила ей напрямую — всегда через сына.
— Нам нужно поговорить, — без всяких вступлений произнесла Лариса, когда Орися всё же взяла трубку.
В её голосе не слышалось обычной твёрдости — лишь усталость. И что-то ещё… может, сомнение?
Встретиться в саду предложила она сама. Почему не в доме? Орися не стала спрашивать. Возможно, Лариса опасалась, что невестка откажется заходить в дом, который давно перестал быть для неё родным.
Вечер выдался сырой и зябкий. Ветер метался по садовым дорожкам, гоняя влажные листья, в воздухе витал запах сырой земли и перезрелых яблок. Орися шла неспешно, будто намеренно оттягивая момент. Сердце стучало тревожно — словно она направлялась не на разговор с бывшей свекровью, а на важную встречу.
Лариса ждала у старой яблони, сидя на скамейке — прямая, в тёмно-синем пальто и повязанном по-старинке платке. Она выглядела меньше обычного. Или это просто сумерки так ложились?
— Добрый вечер, — Орися остановилась в шаге от неё.
— Присаживайся, — Лариса похлопала по скамейке ладонью. — Не стой на холоде.
Повисла тишина. Орися прятала руки в рукава куртки. Лариса смотрела вперёд — туда, где за невысоким забором начиналась улица с редкими огнями фонарей.
— Я поняла, что перегнула палку, — вдруг произнесла Лариса. Говорила негромко, но уверенно, как будто давно обдумывала эти слова и только сейчас решилась их сказать. — Ты права. Это ваш дом.
Орися вздрогнула. Услышать такое вслух было неожиданно — словно почву из-под ног выбили.
— Что вы имеете в виду? — осторожно спросила она. Не верилось. Трудно было представить, что непоколебимая Лариса вдруг уступила.
Та полезла в сумку — старую, с потёртой застёжкой.
— Я хочу переписать дом на вас, — протянула она Орисе папку с бумагами. — Поровну: тебе и Богдану.
Орися растерянно приняла документы. На лице промелькнуло удивление и замешательство.
— Почему?
— Потому что пришло время, — спокойно ответила Лариса. А затем добавила после паузы: — Дом держится не на стенах. Его создают люди. А теперь это вы.
В её голосе не звучало упрёка или горечи — только тихая печаль. Впервые Орися увидела в ней не строгую свекровь, а просто женщину: пожилую, измученную одиночеством.
— После смерти Остапа я всё надеялась сохранить хоть что-то прежнее… думала: если стены останутся теми же, значит и он где-то рядом… Глупо это всё… — она криво усмехнулась себе под нос. — А потом вы с Богданом поженились… и я испугалась… Наверное, того, что стану лишней… Вот и вмешивалась во всё подряд… И сама не заметила, как чуть не потеряла вас обоих…
Орися молчала. Что тут скажешь? «Спасибо»? «Простите»? Всё казалось не к месту.
Свет фонаря падал на лицо Ларисы так ярко, что становились заметны морщины, которых раньше Орися будто бы не замечала вовсе. Сколько ей лет? Шестьдесят пять? Семьдесят? Уже совсем не та властная женщина из прошлого… Просто мать… боящаяся остаться одна…
— Только не отталкивайте меня совсем… пожалуйста… — вдруг попросила Лариса тихо-тихо; в её голосе прозвучало столько беззащитности, что сердце Ориси болезненно сжалось.
Она нерешительно коснулась руки свекрови впервые за все эти годы общения. Кожа была прохладной и сухой.
— Мы вовсе не хотим вас отдалять… — прошептала Орися почти неслышно. — Просто нам нужно научиться жить вместе… по-другому…
Лариса кивнула еле заметно. Потом они сидели молча рядом под тёмными яблонями; ветер стихал постепенно и сад затаился в ожидании чего-то нового.
— Пойдёмте домой… холод пробирает до костей… Я сейчас чайник поставлю… — предложила Орися наконец.
Свекровь поднялась неспешно; опираясь рукой о край скамейки так осторожно, будто каждое движение давалось ей с трудом.
— Только ты теперь решай сама: где что будет стоять… хозяйка ведь теперь ты… — неожиданно сказала она и улыбнулась мягко-мягко; такой улыбки Орися за ней ещё никогда не замечала раньше.
Они направились к дому медленно и почти синхронно шаг за шагом. В окнах уже горел свет – значит Богдан дома… ждёт их…
И вдруг Ориси стало тепло внутри – настоящее тепло… Дом наконец станет их общим местом силы… для всех троих…