— Только не начинай с эмоций, хорошо? — Павел говорил с интонацией человека, который уже внутренне сдался, но ещё пытается сохранить видимость контроля. Оксанка поставила сумку на пол и без слов посмотрела на мужа. Сняла пальто, повесила его на крючок, переобулась в тапочки — всё это в полной тишине. Лишь потом неторопливо подошла к столу и начала раскладывать из пакета пучок зелени, бутылку кефира и пачку гречки.
— Что опять? Кредит на машину не пересмотрели или ты решил маму пригласить пожить у нас месяц? — произнесла она спокойно, не поднимая взгляда.
— Не надо так, Оксан… — Павел развёл руками, словно пытаясь оправдаться перед присяжными. — Виктория… Ну… она поругалась с Марией. Ушла из дома. Всё серьёзно.
Оксанка положила петрушку на стол и медленно обернулась к нему.
— То есть ты хочешь сказать: она снова устроила спектакль, а теперь мы должны её приютить?
— Это не спектакль… Просто… ну ты же знаешь их отношения — мать и дочь. Не сошлись характерами. А нам что — сложно помочь?
— Конечно нет! Особенно мне легко — в этой квартире, за каждый метр которой я платила три года ипотеку и оставляла нервы. А теперь здесь будет жить человек, который в прошлый раз разбил мою любимую кружку и заявил, что у меня «как в больнице».
— Тогда ей было всего шестнадцать… — Павел говорил тоном учителя биологии, объясняющего особенности рептилий. — Сейчас ей девятнадцать. Она уже взрослая.
— Взрослая? Ты серьёзно? В прошлый раз она «забыла» выключить утюг из-за того, что «в тиктоке было интереснее». Ещё таскала мои носки и курила в ванной! В ванной, Павел! Я потом полдня выветривала запах!
— Ну подумаешь… Сейчас она больше не курит. Мы разговаривали. Она плакала.
— А я чуть сама не расплакалась тогда, когда она испортила мои расчёты маркером только потому что «там скучно было». Эти бумаги я полгода домой с работы таскала! И что ты сделал? Пробормотал: «она просто не подумала». Да она вообще никогда не думает!
Павел тяжело опустился на табуретку и закрыл лицо руками.
— Ты предлагаешь выгнать её на улицу? Это моя дочь, Оксанка… Я так не могу.
— А я должна приходить домой туда, где всё строила своими руками как крепость для себя… а там сидит твоя принцесса с телефоном наперевес и вещает о том, что «никому ничего не должна»? Она меня ни во что не ставит! Ни меня лично, ни мои вещи, ни этот дом.
— Мы же взрослые люди… можем поговорить спокойно… обсудить всё… — попытался улыбнуться Павел. Но вышло это натянуто.
Оксанка глубоко вдохнула воздух сквозь нос и устремила взгляд в потолок:
— Я тебе сколько раз говорила: я ничего против твоей дочери лично не имею. Но я против того бардака и наплевательского отношения к нашему дому каждый раз как только она сюда въезжает будто к себе домой! А ты сидишь виноватый и шепчешь про «переходный возраст». Он у неё застрял намертво! У неё хронический переход!
Он поднялся со стула и подошёл ближе; осторожно взял её за руку:
— Ну хотя бы пару дней… Пока они с матерью отношения не наладят… Ей просто сейчас негде быть…
— Есть где быть: общежитие есть; подруга наверняка приютит; можно снять комнату или пожить в хостеле хоть временно! Ты её избаловал до предела — вот теперь она тебе на шею уселась! А под тобой кто оказался? Я! И мне это надоело!
— Оксана… ты ведь добрая… Ты же совсем другая…
— Другая – да. Её мать наконец-то перестала быть тряпкой – прости за прямоту – Мария терпела эти истерики лет пять подряд… И вот наконец сказала «хватит». А я сразу сказала «нет». Потому что я – это не Мария.
— Но ведь я отец… Я обязан помочь ей… Мне больно видеть как она по подъездам скитается…
— Тогда сними ей жильё отдельно! Или езжайте вместе жить на дачу! Или ночуйте в той машине с кожаным салоном – которую ты купил без моего ведома между прочим! Вот там пусть будет ваш кожаный уют!
Павел опустил глаза вниз; видно было – ему стыдно… но он ещё держался как мог.
— Я просто прошу дать ей шанс…
— А я прошу дать шанс нам двоим: мне лично… нашей жизни без постоянных скандалов… без разбросанных вещей по всей квартире… без включённого чайника до утра… без воплей про «тональник» ни свет ни заря…
Пауза затянулась.